Премьера состоялась 12 октября 2012 года, в том же году постановка была в специальной программе Russian Case престижной театральной премии "Золотая маска".
Корреспондент Sputnik Лев Рыжков побывал на спектакле "Материнское поле". Своеобразие постановки в том, что он идет без единого слова. Все эмоции, весь драматизм действия актеры передают при помощи жестов и музыки. И тем не менее воздействие — колоссальное. Женщины, сидевшие в зале, не стесняясь, плакали. Вытирал глаза и Никита Михалков, тоже присутствовавший на спектакле.
"Материнское поле" можно назвать первым спектаклем в собственном стиле режиссера Сергея Землянского — "пластическая драма". Это направление появилось на стыке трех театральных жанров: драматического спектакля, танцевального театра и выразительных эмоций пантомимы. Землянский сам называет его wordless (версия без слов). На сегодняшний день в трех московских театрах идет восемь постановок Землянского в этом стиле.
Слезы в самолете
— Как родился замысел спектакля по Айтматову?
Я думаю: "Что-то из произведений Айтматова мы проходили еще в школе". А когда что-то проходишь в школе, это не очень осознанно. Нашел повесть в Интернете, скачал ее себе в айпад и полетел. Сел в самолет, прочитал первую страницу, вторую, и из глаз вдруг полился поток слез. Я, конечно, удивился сам себе, такой реакции, не понял, что происходит.
— Вы не сентиментальны?
— Нет. К каким-то вещам я отношусь даже холодно. И тут я поймал себя на мысли, что мне абсолютно все равно, что подумают обо мне пассажиры. Настолько текст оказался важным и нужным. И смысл, который заложил Чингиз Айтматов. И язык повествования, которого сейчас нет практически. И вот буквально за полет прочитываю повесть, приземляюсь и отправляю Володе сообщение: "Да, я хочу это сделать".
Я вдруг увидел, что спектакль можно сделать бессловесно. Потому что, может быть, сегодня это будет и странно — и трактора, и советская идеология. Все это замечательно и здорово, но я там увидел немного другие смыслы. Я увидел историю большой, крепкой, дружной семьи, которая вдруг начинает распадаться. Но при этом героиня — мать Толгонай — не теряет внутренней силы, все равно продолжает жить и растить неродного внука.
— Спектакль, как я догадываюсь, известен не только москвичам?
— Да, конечно. "Материнское поле" уже достаточно гастролировало и в Прибалтике, и в Минске, и по городам России. И всегда какая-то ошеломляющая энергия идет после спектакля из зрительного зала. И ты всегда видишь и глаза зрителей, и эмоции, слышишь аплодисменты и слова благодарности артистам. И понимаешь, что это, наверное, нужно сегодня зрителю не только в России, но и в странах ближнего зарубежья.
Репетировали на свой страх и риск
— Артисты в "Материнском поле" — непрофессиональные танцоры?
Эксклюзивный саундтрек к спектаклю написал Павел Акимкин. Впоследствии мы с ним вместе работали и в театре имени Пушкина, и в театре Ермоловой, у Олега Меньшикова и за границей.
— А как вам удалось пробить постановку "Материнского поля"? Трудно было договориться?
— Мы решили договориться с руководством театра Пушкина о том, что хотим сделать эту работу. Я обратился к художественному руководителю театра Евгению Писареву с предложением сделать "Материнское поле" Айтматова в филиале театра — в камерном зале. Мне не хотелось делать ее на большой сцене. Я хотел добиться соединения зрителей и артистов. И мы начали с Евгением Александровичем общаться.
— Он сразу пошел навстречу?
— Вначале он достаточно холодно и скептически отнесся к этому проекту. Его смущали советская драматургия, трактора, комбайны. Я убеждал, что наш спектакль будет не про трактора и не про войну. Потом Евгений Александрович вроде как заинтересовался, но не понимал, что значит спектакль без слов? Он спрашивал: "Это что — балет?" Я говорю: "Нет, не балет. И не пантомима. Наверное, надо показать".
"Ну хорошо, — сказал Евгений Писарев. — Тогда я вам даю месяц. Потом я прихожу, смотрю, и мы уже более подробно разговариваем". И мы начали работать. У нас получился очень хороший союз с командой артистов. Все прониклись и этим произведением, и вообще историей, и метафоричным образным языком Чингиза Айтматова — очень трогательным и трепетным.
— То есть вы с артистами репетировали на свой страх и риск?
Через месяц мы показали руководству театра им. Пушкина то, что мы наработали. Получилось где-то в районе сорока минут. Евгений Александрович сразу сказал: "Все, пойдем разговаривать!" И видно было, что он тронут тем, что увидел. Он говорит: "Да, Сергей, мы хотим этот спектакль у нас в репертуаре. Давайте обговаривать уже сроки, декорации".
Это был конец декабря 2011 года. А премьера должна была состояться в октябре-ноябре 2012 года. Я, видимо, расстроился, сказал: "Я боюсь, что и я, и артисты перегорим".
— Не перегорели?
— Нет. Мы собрались уже где-то в двадцатых числах августа, и уже были декорации, на сцене филиала театра Пушкина уже начали постановочную историю. И вот, помню, на генеральную репетицию пришло руководство театра. Эмоции были какими-то неподдельными. Были и слезы, и сопереживание. И даже момент стеснения. Поскольку слезы достаточно откровенны, и ты плачешь, а артисты тебя видят.
Без слов и без лукавства
— А как драматический актер без слов говорит, допустим, "я тебя люблю"?
— Мы с драматическими артистами, создавая версии каких-то произведений без слов, учимся друг у друга. Артист учится, и точно так же я учусь у артиста быть максимально честным и искренним и с самим собой и со зрителем. Потому что я заметил, что, разговаривая при помощи слов, ты можешь соврать, обмануть. А телесная выразительность — ты не сможешь в ней соврать. И зритель чувствует это на уровне инстинктов, подсознательно, с точки зрения психофизики, пластики. В этом смысл пластической драмы.
Вовремя сделанный, отточенный до градуса поворот головы с точной эмоцией много может сказать. Но при этом ты не можешь сказать, что это танец. Это всего лишь поворот головы к партнеру. Но это будет важная цельная эмоция, которая нужна в тот момент персонажу. А что касается "я тебя люблю" или "ненавижу", то это все зависит от контекста. Вот Маргарита и Арман в "Даме с камелиями" (другом моем спектакле) тоже любят друг друга. Либо Толгонай с отцом.
— Это разная любовь?
— Разная. Это разные люди, это разные ментальности. И в принципе невозможно сделать это идентично, хотя любовь, она и есть любовь.
— Тютчев, по-моему, говорил: "Мысль изреченная есть ложь". И получается, вы как-то отсекли вот этот "ложный" сегмент.
— Ну в принципе стараюсь это делать. И отчасти это удается. Понятно, что артист — это живой человек. И каждый раз спектакль немножко разный, потому что ты создаешь его здесь и сейчас.
— А в чем секрет долголетия спектакля?
— У нас подобралась очень крепкая и слаженная команда. И до сих пор держится. То есть бывает, что спектакль в течение какого-то времени разваливается за неимением репетиций. А что касается "Материнского поля" — оно как-то крепко держится из-за эмоций и техники, выразительности. Оно крепнет и растет.
— Артисты на репетициях радовались, наверное, ведь слов учить не надо.
— Ну, с одной стороны, да. А с другой — те движенческие задания, которые перед ними ставились, их тоже надо запомнить.
— Есть ли в спектакле национальный колорит?
— Ну все может быть.
— Ну в принципе да. Но я имею в виду как-то искренне, по-настоящему. Особенно люди, живущие в мегаполисе. У них нет ни мысли, ни времени на это.
— Они скорее с телевизором будут говорить.
— Да, с телевизором, к сожалению. И вот эти какие-то коренные архетипы наших дедов, прадедов очень важные и сильные сегодня.
— А кто играет Мать-землю?
— Это профессиональный музыкант Ольга Демина, виолончелистка, играет и судьбу, и предзнаменование, и соучастника, и наблюдателя стороннего, и подругу главной героини. То есть это, по сути, трепетный звук виолончели рождает очень глубинные эмоции.
— Подсознательные?
— Нет, не подсознательные. Но иногда звуки, изданные виолончелью, пробирают до мурашек. То есть такие трепетные, тонкие. Либо, наоборот, когда гибнет средний сын, звуки становятся очень яростными, резкими, очень жесткими.
— Получается, трагичная история?
— Да. Но все равно я старался, чтобы в этом был (и у Айтматова это есть) какой-то свет. Свет всегда необходим. Поэтому, даже несмотря на то, что это эмоционально тяжелый спектакль, не развлекательный, все равно в нем есть жажда жизни. А слезы это такой мощный выход именно этой негативной энергии. Происходит осознание ценности природы для человека. И людей, идущих с тобой по жизни.
— А какие-то трюки не приходилось драматическим артистам исполнять? То есть переступать через себя и через пределы своих возможностей?
— В Кыргызстан вы спектакль привезете?
— Ну уже три года спектаклю, а Кыргызстан пока не планирует показать это. Хотя я знаю, что очень много кыргызов, которые живут в Москве, периодически приходят на спектакли. Однажды, вскоре после премьеры, мы зашли в ресторанчик в одном из торговых центров. А там был официант кыргыз. Он увидел футболку с надписью "Материнское поле" и спрашивает: "Это у вас Чингиз Айтматов?" Мы пригласили его на спектакль.
