Я относительно "молодой" папа — мне 28, сыну — семь с половиной. Я езжу за ребенком в школу, чтобы встретить его после уроков и отвезти домой. Пока что так идет две четверти. Вернее, две четверти прошли: на днях наступили зимние каникулы.
Был новогодний утренник. Толпясь у дверей актового зала, родители по отношению друг к другу вели себя почти так же, как и на первый-десятый-последний учебный день в уходящем 2015-м. То есть немного скованно, толком не зная всех мам-пап по именам, как будто даже стесняясь заговорить, делая нарочито озабоченный вид и виновато здороваясь, не зная точно, с кем именно сейчас здороваешься.
К тому же в фойе к концу уроков обычно не больше 10-15 родителей из нашего класса. Остальные то ли отдали детей в продленку, то ли это магия и телепортация. Но даже эти 10-15 человек не все всех знают.
Привет-здрасте! Э-хе-ей, здрасте-здрасте, с наступающим! Черт, черт, кто это сейчас был, это вообще из нашего класса? Честно сказать, я даже в декабре несколько раз поздоровался с какими-то родителями приветливо, потому что они со мной поздоровались первыми. Приветливо и добродушно. А потом отошли в сторонку. Ждать своих. Потому что не из нашего класса…
В классах собственно по 40 детей, так что удивляться особо нечему. А вот малышня, кстати, взрослых опередила — многие в классе уже успели познакомиться, кто-то даже подраться, а кто-то — понравиться кому-нибудь. Ну по крайней мере сын успел и кулаками помахать, и за товарища вступиться, и на перемене кабинет перевернуть. И о девочке, что с ним за одной партой сидит, я успел за это время узнать больше, чем она сама. За две, повторюсь, четверти, первые в жизни.
Если память у детей и впрямь, как у рыбки, то мы, родители, должно быть, киты. Правда, упомянутые способности у нас все равно недалеко уплыли, тем не менее уже не рыбки. Или еще не рыбки — всего несколько десятков лет, и снова будем как маленькие: забывать только что сказанное, недавно или давно увиденное и услышанное…
А пока — вот, стоим в фойе, тревожные и напоказ спокойные, боясь, что именно наш ребенок проскочит мимо, затеряется в выплывающей из коридора толпе, будет плакать, заблудится в городе, прибьется к цыганам, а потом… — не знаю, уедет, в конце концов, работать юнгой на китобойном судне. А мы, как замерший вратарь, будем тянуть руки к небу, спрашивая каждый день и каждую ночь, почему и зачем, как такое могло случиться, как можно было прозевать свое чадо.
А случается порой другое. И если киты вдруг останавливаются посреди водного пути, вперив всей подкожной силой свои глазки в толщу наверху, то иногда это запутавшаяся в жабрах память. Память маленьких рыбок. Порой случается первый снег. Первый в году — во второй его половине — снегопад. Хороший и щедрый, густой, видный со всех сторон и из каждого окна, а уж тем более на следующий день.
В один из таких следующих дней мы, родители из нескольких классов, недавно стояли в школьном дворе, зябли, кутаясь, кто во что, не в пору осеннее. И весь двор, вся площадка, клумбы, дорожки, оградки, чуть-чуть ступеньки… — все было засыпано снегом.
То ли мы зазевались, то ли мне так показалось, но многие не заметили, как детей вывели наружу учителя — в тот день, наверное, была какая-то проверка или особое указание сверху, межрайонная олимпиада, может быть. Но нам всем сказали ждать снаружи, на улице, не стоять в фойе. И вот мы вдруг встрепенулись — так снег падает с ветвей, когда пацаненок пинает ствол и ждет, вжав шею, что вот-вот рухнет лавина. Родители ожили, заулыбались, засуетились, но к тому моменту было уже незачем суетиться.
Каждый из нас, взрослых, за исключением очень сильно спешивших, остался на своем месте, и все мы как по учительской команде замерли в улыбке. Дети, пока мы задумались, уже играли в снежки. Снег сухой, не липнущий, непослушный, ну и что с того? Можно ведь просто загребать его и бросать, куда долетит. Или, наклонившись и, как собака роет землю, быстро-быстро метать его из сугроба через ноги. Желательно в лицо кому-нибудь. Желательно посмешнее.
И в какой-то миг, глядя на это, кажется, будто каждому из нас нужно немедля сорваться с места. Играть в снежки с родителями. И тоже с воплями, со смехом, свистом: "Двадцать первый бэ!", "Тридцать четвертый а!". Залепить вон тому — сколько ему лет?— наверное, из "Сорок второго вэ", снежком прямо в спину, а эту вот красавицу, стало быть, из "Двадцать шестого а", повалить в сугроб и, глупо поглядев в глаза, убежать.
А вон, между прочим, стоит опасаться бабулю из "Пятьдесят пятого гэ": у нее варежки — дай боже, тяжелая артиллерия, надо ее за елками обойти. И бросать, бросать, ворошить этот чудесный первый снег. Околеть тут всем вместе, великовозрастным дебилам, до мокрых носков, красных щек и бенгальских искр из глаз.
Но этого не случается. Театрально прощаясь со знакомыми родителями — точно с теми?— мы берем детей за руки и пытаемся что-то невнятно пробормотать. Про работу, про время, про какую-то простуду. Уроки, дела, которым, как учат, время. Или бремя? Буковку "В" не путаем с буковкой "Б"! Аккуратно. С наклоном. Не выходя за поля.
— Папа, а Новый год скоро?
— Очень скоро…
