Как часто, разглядывая прохожих или горожан в общественном транспорте, можно угадать, кто из них кем работает? Особенно зимой: наверное, нужно обладать дедукцией сыщика или проницательностью экстрасенса, чтобы в снующих по Бишкеку живых пуховиках разглядеть учительницу, повара, экономиста, фармацевта, солиста филармонии или продавца сухофруктов, ну и так далее.
Пожалуй, так же, как и с другими профессиями, ни за что не догадаться по прохожему, что он работает в морге. Над ним не кружат вороны, он не похож ни на детище доктора Франкенштейна, ни на Дракулу, словом, никаких стереотипов, человек как человек. И вообще, он сидит у меня на кухне, потому что мы давно не виделись.
Да, Илья, назовем его так, работает в морге. Если он чем-то и отличается «профессионально», так это жизнерадостностью. Выпив, постоянно шутит, сентиментальничает. Искрит улыбкой и сыплет рассказами о недавних событиях, значимых и не очень. Как всегда, такие беседы не обходятся без разговоров о его работе. Шутки тут, конечно, отходят на второй план, а окно вдруг хочется прикрыть — сразу по ногам тянет.
Между этими беседами и разговорами с другими друзьями, людьми иных профессий, есть одна разница: неуловимый, но вместе с тем очень явный контраст в темах. От жизни — к ее концу и обратно. "Американские горки" для сердца. Рассказ о недавнем крупном ДТП сменяется детской тоской по родительскому дому и саду, а смешное видео на телефоне и подробности знакомства с красивой барышней — врачебно-скрупулезными деталями о жутких находках в мусорных баках.
Полчаса спустя, словно обо всем забыв, мы, смеясь, обматываемся мишурой в супермаркете, пока никто не видит. А на обратном пути он уже рассказывает, почему все-таки лучше идти домой через тихую автостоянку. Да, пожалуй, только так и буду ходить.
Немного отвлекшись от Ильи и его болтовни, рабочей и нерабочей, я посмотрел в окно — на теплую ночную мозаику редких неспящих окон и балконов, на аккуратный выпавший недавно снег. Историй у друга всегда много — хороших и так себе, теплых и холодных, светлых и темных. Где-то — погасшее окно, где-то — уютная кухонька и свет под абажуром. Окна многоэтажек, как тетрадный листок в клеточку. Морской бой времени и судеб, случайного и неслучайного. Слез и радости. ВКЛ – ВЫКЛ. А снаружи просто дома. Просто мозаика окон. Как и по прохожим в пуховиках и шапках, по редким окнам с горящим светом не угадать, что внутри. Как и по погасшим. Одни сменяются другими, и эта гирлянда окутывает весь город.
Пока Илья ковырялся в ноутбуке, чтобы показать мне очередной смешной ролик из соцсетей, я вспомнил, как познакомился с Бишкеком, увидел город после долгих лет жизни в поселках. В школе наш класс — это был шестой или седьмой — повезли в город на экскурсию. Маршрут ее оставался для меня непонятным еще долгое время. Может быть, до знакомства с Ильей и таких вот полуночных бесед, растянувшихся дружбой на несколько лет. Нас тогда повезли в музей пластинации, как раз при морге. Показали все, что можно, уделив особое внимание мутным банкам с тем, что может родиться у алкоголиков и наркоманов. Честно сказать, к таким зрелищам в классе не был готов никто. Кроме учительницы. Да и поехали многие только потому, что город.
Зато понимание чего-то большого и неизбежного — смутное, неясное — за одну эту единственную поездку выросло в наших причесанных головах, обрело очертания, возникло из ниоткуда, из крохотных кристалликов, подобно тому, как на деревянную палочку наматывается сотканная из воздуха сахарная вата. Может, это понимание города. Может, понимание того, как одно граничит с другим, неизбежно сопровождая нас.
Гирлянда окон: одно гаснет, другое загорается, третье светит допоздна и умолкает. Другу постелено на диване, утром на работу. Смешаться в пуховиках на замерзшей остановке, где опять не разобрать, кто есть кто, кроме человека в погонах, девушки с завитыми локонами, курящей на крыльце, и школьницы, шагающей, подскальзываясь, наперевес с тяжелым черным футляром, в котором легкая тонкая скрипка.
