В наши смутные дни, когда безответственность и авантюризм некоторых политиков ставят на грань катастрофы страны, а порой и целый мир, как никогда велика нужда в людях другого плана. В непререкаемых авторитетах, старейшинах, гуру и патриархах, признанных и уважаемых всеми сторонами потенциальных и существующих конфликтов. В людях, способных мудрым словом и дельным советом если не снять накал страстей полностью, то понизить их градус и найти тропку к конструктивным решениям.
Кстати, по легенде, один из первых людей, с которыми Женя столкнулся на своем пути 29 октября 1929 года, напророчил ему именно карьеру мастера кожаного мяча. Когда Женя появился на свет, акушер-украинец, увидев его довольно большую и круглую голову, дал прогноз: "Башковатый якый, футболыстом будэ!". "Почему же сразу футболистом?— возразил его интеллигентный ассистент. — Судя по лобным долям и затылку, это голова ученого".
Уже много позже, когда Женя окончательно стал Евгением Максимовичем, да еще и известным на весь мир, друг его тбилисского детства Павел Горделадзе вспоминал: "Более собранного, уравновешенного человека я не видел. Он потрясающе анализировал ситуацию и всегда делал правильные выводы. Все вместе бегали до позднего вечера, играли, лазали за яблоками или виноградом. Наутро в школе у всех "двойки", а у Женьки — "пятерки". Я несколько раз приставал с расспросами, как ему удается всегда быть подготовленным к уроку. Он отвечал, что, видимо, у него так устроена голова".
А другой тбилисский друг, Рафик Демаргарян, вспоминал, как Примаков дебютировал в первом классе, придя туда с недельным опозданием: "Маленький, крепко сбитый мальчик, нисколько не стесняясь, встал и начал читать Пушкина. Все обалдели. Слушали с открытыми ртами, а он читал и читал наизусть… Все наши достижения в писании палочек и крючочков постепенно меркли, становились незначительными. После этого урока к Жене прилипло прозвище "наш Пушкин". Правда, продержалось оно недолго — уж больно Женька не был похож на Александра Сергеевича. "Наш Пушкин" вскоре превратился в "нашего Женю".
Евгений Максимович стал в итоге не только одной из наиболее знаковых и значимых персон в мировых политических процессах, связанных с ближневосточной проблематикой. Он вырос еще и в выдающегося ученого-востоковеда, причем и на этом пути проявлял удивительное сочетание интеллектуальных и личных качеств.
Об одном занятном эпизоде он сам вспоминал в книге-интервью "Я много проскакал, но не оседлан". Заканчивая в Москве арабское отделение Института востоковедения, студент Примаков сдал на "пятерки" все экзамены, кроме арабского языка, который, по собственному признанию, тогда знал неважно. Хотя ответил он на экзамене, мобилизовав все внутренние резервы, на "отлично", к каковой оценке и склонялись двое из тройки экзаменаторов. Но преподавательница арабского, напомнив, что парень регулярно пропускал ее занятия, влепила "тройку". Спустя час, встретив Евгения в коридоре, она спросила, не в обиде ли он, на что будущий российский премьер ответил: "Никаких претензий. Все справедливо. Больше чем на "тройку" я арабский не знаю". Потрясенная честностью ответа, преподавательница лично пошла к ректору и сказала, что, если выпускник Примаков не будет рекомендован в аспирантуру, она дойдет до самого министра иностранных дел. К счастью, беспокоить грозного Вышинского не пришлось — рекомендацию дали, и двери в аспирантуру были открыты.
Через четверть века Евгений Максимович возглавил Институт востоковедения, но уже не вуз, а структурную единицу Академии наук СССР. И за восемь лет сделал здесь очень немало. Впрочем, востоковедом высшего класса он оставался и до, и после этого, вне зависимости от формального статуса, и ряд его исследований не утратили актуальность по сию пору.
Примаков стал исполнителем самых сложных и деликатных миссий в советской политике на Ближнем Востоке. Он негласно, в период отсутствия между СССР и Израилем дипломатических отношений, летал в Тель-Авив, чтобы обсудить с израильскими руководителями возможность их примирения с арабами. В 1990-1991 годах был одним из главных действующих лиц урегулирования кризиса вокруг оккупации Ираком Кувейта и лично вел в Багдаде переговоры с Саддамом Хусейном. Наконец, в 1996-1997 годах, уже будучи главой российского МИД, он немало сделал для разрешения очередного иракского кризиса и прекращения кровопролития в Ливане.
Наверное, для всего этого только приобретенных и даже врожденных качеств недостаточно — необходимо и некое метафизическое "чувство Востока", у Примакова явно присутствовавшее. Как он говорил, "Восток сам выбирает, кому открыть свою тайну, а перед кем накинуть чадру".
Примакова уважали все. И в России, и на всем постсоветском пространстве, и на Ближнем Востоке, и на Западе. Сильный, но не самодур. Интеллектуальный гигант, но не кабинетный теоретик. Гибкий, но не слабый и прогибающийся. Мудрый, но не упивающийся своей мудростью как самоценной категорией, а использующий ее во благо людей.
Типаж, повторимся, крайне редкий и занесенный в "Красную книгу" мировой политики. Но, печалясь об уходе Евгения Максимовича из жизни в 2015 году, мы можем надеяться на появление сопоставимых по масштабу личностей. Благо о наследниках Примаков, как человек, во многом сформированный Востоком и тонко его понимавший, позаботился умно и щедро.
